В российский прокат выходит фильм Владимира Котта «Непослушники» — третья часть комедийной франшизы о перевоспитании в монастыре. На этот раз основным героем стал бывший криминальный авторитет Саша Чёрный, который после событий второй части пожертвовал в монастырь воровской общак. В качестве послушания Саша получает четверых беспризорников — конфликтных, проблемных детей. Но и старые долги никто прощать не собирается, прежние коллеги вспомнили про Сашу Черного и общак, и теперь ему остается только бежать — вместе с детьми и в Норвегию. И фильм превращается в настоящее роудмуви.
Роль Саши Черного снова сыграл Гоша Куценко — актер театра и кино, известный зрителям по множеству как серьезных, так и комедийных ролей. Накануне премьеры Куценко рассказал aif.ru о том, как ему удалось справиться сразу с четырьмя юными актерами, о том, был ли он сам в детстве «непослушником», о жизни в Советском Союзе, о сложном пути в актерскую профессию и о том, как изменилось кино за прошедшие годы.
«Детям в СССР было кайфово»
Игорь Карев, aif.ru: Гоша, а вы сами-то кем были в детстве? Тоже «непослушником»?
Гоша Куценко: Я не был «непослушником», я был послушником. (смеется) Я был маменькиным сынком и хорошо учился, у меня была одна четверка — по химии, если не ошибаюсь. Я был один ребенок в семье, меня очень любили. Родители подарили мне прекрасное детство. Это был СССР, совсем другие времена, и кому-кому, а детям в СССР было кайфово. Мы тогда жили в Запорожье, потом во Львове, в семь-восемь лет я ходил в школу пешком через весь город. И везде — зеленый свет. Я рано научился плавать, у нас была лодка… Было счастье. Я и своим девчонкам стараюсь дарить атмосферу любви. Я их прячу от города, и в Москву они приезжают как в гости, а растут в лесу такими крестьянками или колхозницами.
— Вы рисуете прямо какое-то идеалистическое прошлое…
— Да чего только не было! У меня было и дворовое прошлое. В городе у нас были хулиганские группировки, мы выясняли отношения, были и драки, на память о которых у меня остался переломанный нос. А ещё, помню, мы с друзьями договорились постричься налысо — и сделали это 10 ноября [1982 года], в тот день, когда умер Брежнев. Учителя расценили это, конечно, как провокацию. Но вообще я спокойно пережил пубертат, занимался вольной борьбой и дзюдо, был призером УССР, участвовал в соревнованиях в Киеве в весовой категории «41 килограмм». Первое трико для секции мне мама сшила из папиной майки. Ну а потом я отслужил в армии и оказался Москве, где стал актером.
— Как решились на такой причудливый зигзаг?
— Я вернулся из армии в 1987 году. Отца тогда уже перевели в Москву, он был заместителем министра радиопромышленности СССР. Вообще я только сейчас осознаю, какого масштаба был мой отец — он занимался спутниковой связью, космическими исследованиями. Думаю, если бы жизнь сложилась иначе, он бы был тем человеком, на ком держалась бы страна. Но та страна развалилась, и новое правительство первым делом закрыло несколько министерств — в том числе и то, где работал отец. Но я его очень уважал, и поэтому поступил в МИРЭА, чтобы пойти по его стопам.
Вообще я был тогда мажором, хотя не осознавал этого и не вел себя как мажор. Ну а театр… В институте я попал в команду КВН, потому что был музыкален, увлекался КСП — в общем, был творческим ребенком. А потом впервые сходил в театр — это был Вахтанговский, шла пьеса Марины Цветаевой «Три возраста Казановы», и я влюбился в актрису Елену Сотникову. А после спектакля подошел к ней, познакомился, вышел Лановой — и я попал в актерскую компанию… Я тогда учил язык программирования «Фортран», учился на факультете кибернетики. А тут люди читают стихи, любят друг друга, играют в театре, снимаются в кино, ездят на «Мосфильм». Мне это очень понравилось, и я пошел в театральную студию. А потом решил поступать в Школу-студию МХАТ.
«Я не ведал страха»
— Родители не возражали?
— Отец был против того, чтобы я менял институт, он мне запретил поступать на актера. Мама была более лояльной, но тоже боялась отпускать меня в мир, про который они ничего не знали. Когда я уже прошел первые туры, отец даже попросил своего друга, чтобы из ЦК КПСС позвонили в училище и потребовали бы меня не принимать. Но меня как раз поэтому и взяли, хотя не должны были — я тогда дико картавил, с таким дефектом речи в театральные училища просто не брали. Но члены приемной комиссии вспомнили, что по моему поводу звонили — и сделали всё наоборот. Да и моя непосредственность сказалась — и тут я опять должен сказать спасибо родителям. Они растили меня в такой атмосфере любви, доброты, поэтому во мне было огромная внутренняя свобода. Я не ведал страха.
— Долго потом выправляли дефект речи?
— Год. Преподаватели вытащили систему, как они сказали, из дореволюционных книжек. Ведь мне был 21 год, я всю жизнь картавил, но они придумали прием, который позволил поставить звук «р» даже такому возрастному человеку, каким был я.
«С детьми играть боялся»
— Гоша, для вас это второй фильм про «Непослушника». Можете рассказать про ваше восприятие этого проекта? Что он для вас значит?
— Сейчас я могу назвать его своим личным, хотя появился только во втором фильме, где сыграл моего любимого криминального авторитета, который искал покаяние в монастыре. Мне кажется, идею третьей части Владимир [Котт, режиссер фильмов серии «Непослушник» — ред.] придумал как раз во время съемок второго «Непослушника», посмотрев на моего героя. Но в самом начале я ещё не ощутил размаха новой истории, но потом приехал на кастинг, познакомился с малышами — и понял, что у меня нет другого варианта, кроме полного погружения. Конечно, это кинодети, профессиональнейшие актеры, и, признаюсь, я боялся играть. Режиссер даже ругался: мол, на площадке иногда надо показывать своё актерское мастерство.
— Боялись почему?
— Очень просто — как известно, дети и животные играть не умеют, они просто говорят и существуют в кадре с поистине детской непосредственностью. Мне хотелось им соответствовать, потому что любые промахи, любые наигрыши сразу же бросаются в глаза, выглядят неорганично. Но нам удалось наладить контакт, мы и сейчас общаемся, хотя прошло уже полгода. Недавно пятилетний Федя (юный актер Фёдор Скальский — ред.) записал мне поздравление, которым просто обезоружил меня. Он не выговаривает половину алфавита, но назвал меня «самым лучшим длугом». Это очень трогательно.
— Съемки сложно проходили?
— Было две экспедиции, мы ездили в Мурманск и Териберку и поймали в октябре первый снег. Териберка, конечно, невероятное место, место силы, океан… Думаю, она станет украшением фильма. Ну а заканчивали уже в Ивановской области, в Шуе, где снимались первые две части. А самым сложным, пожалуй, был момент, когда мы с Федькой скакали на лошади — без седла, без уздечки. Но ничего, и мы выдержали, и дети — они вообще очень стойко переносили все тяготы, чуть ли не лучше взрослых актеров. У меня вообще было ощущение, что я снова оказался в восьмидесятых и играю в своем первом фильме, потому что это действительно была кинокартина, не сериальное производство, а спокойное, дотошное, чувственное существование.
— Фильм показывает провинцию. Одновременно и неустроенную, и очень домашнюю, где люди другими ценностями живут. Вы по стране много ездите. Какая она для Вас, немосковская Россия? Что в ней раздражает? Что восхищает?
— Знаете, я же гастролер, театральный актер, и для меня поездки по России — это привычное состояние. Например, буквально вчера я ещё гулял по Нижнему Новгороду, даже немного заблудился, пошел не в ту сторону и оказался совсем не в туристическом Нижнем. А вообще для меня провинция — это благодарные зрители. Москва, конечно, это купеческий город, я её люблю, но москвичи приходят на спектакль, думая о том, что будет завтра. А в других городах для людей поход в театр — это праздник, это незабываемые впечатления — что у них от тебя, что у тебя от них. Поэтому любая поездка на театральные гастроли — это отдых, перерыв в напряженном графике работы.
— Вы упомянули, что во время работы с Коттом вспомнили свои первые съемки в кино в восьмидесятые. А чем они похожи? Сейчас процесс съемок изменился?
— Всё дело в технологиях, сейчас съемки кино — более технологичный процесс, чем тогда. Но я говорил о своем самом первом фильме, она назывался «Мумия в наколках», и его снимали в Анапе. Есть такое понятие — дух. Вот тогда для нас это была не работа, а приключение. Я до сих пор считаю, что нет такой профессии, как киноактер. Кстати, во время обучения в театральном, мы немного с презрением смотрели на театр киноактера, считали, что главное для актера — театральная сцена. И сейчас, когда сам стал киноактером, я с уважением и почтением отношусь к тем актерам, в гримерках которых мы сидим во время гастролей. Думаю, они-то и есть настоящие актеры. Но я не знаю, как бы я жил без кино. Должен признать — я более актер кино, а не театра, хотя до сих пор играю по десять спектаклей в месяц.
