«Готовя своё первое обвинительное заключение в первый год работы в прокуратуре, я постаралась и вложила душу в описание преступления. А прокурор, прочитав его и явно представив, как это произведение будут оглашать в суде, деликатно спросил: „А можно менее художественно?“» — призналась aif.ru Елена Топильская, в недалёком прошлом следователь по особо важным делам при прокуратуре Санкт-Петербурга, а ныне писательница, автор 17 детективных романов и 100 серий «Тайн следствия». Кстати, в марте 2025 года начались съёмки 25-го сезона этого популярного сериала.
Её можно назвать гордостью не только Санкт-Петербурга, но и мировой криминалистики. За плечами Елены Валентиновны сотни дел, которые она раскрыла. После окончания СПбГУ Елена Валентиновна работала в прокуратуре: начала с должности стажёра районной прокуратуры, а закончила следователем по особо важным делам при прокуратуре города. Книги Топильской легли в основу первых восьми сезонов сериала «Тайны следствия». В интервью aif.ru Елена Валентиновна рассказала, как ловила злодеев, находила с ними контакт и доказывала их вину.
«Девочки, учите русский язык»
Екатерина Скрижалина, aif.ru: — Как Вы стали следователем, а потом писателем?
Елена Топильская: — У моих родителей было инженерное образование, и, как говорится, ничто не предвещало. Юристов в роду не было, так что в выборе профессии виновата любовь к чтению. Читать я научилась рано и осваивала семейную библиотеку по мере того, до какой полки могла дотянуться. На самой нижней полке располагалась Малая Советская энциклопедия, и я с удовольствием прочитала её от «а» до «я»; до сих пор могу назвать статьи, которыми начинаются и заканчиваются все 10 томов. Потом были Куприн, Чехов, Конан-Дойль, Агата Кристи, Лев Шейнин «Записки следователя» — и моё сочинение в 5 классе о том, что я хочу стать следователем. Родители за голову схватились… В 8 классе я подговорила подругу пойти в отделение милиции и спросить конкретно: а что нужно, чтобы стать следователем. Представьте, две пятнадцатилетние дылды приходят в дежурную часть с таким вопросом. Но нас никто не выгнал, наоборот, дежурный позвонил кому-то по внутреннему телефону и попросил принять двух девушек и ответить на вопрос. В кабинете среди кучи бумаг сидел усталый пожилой человек, хотя сейчас я понимаю, что ему было не больше 30 лет. Выслушав нас, он сказал: «Девочки, учите русский язык». Это был лучший профориентационный совет, который я слышала в своей жизни.
Много раз я вспоминала правоту этого усталого следователя. Следователи и прокуроры пишут, наверное, больше профессиональных писателей, и умение излагать свои мысли на бумаге очень важно, да ещё и баланс надо найти между сухостью правовых формулировок и живостью человеческой речи. Готовя своё первое обвинительное заключение в первый год работы в прокуратуре, я постаралась и вложила душу в описание преступления, а прокурор, прочитав и явно представив, как это произведение будут оглашать в суде, деликатно спросил: «А можно менее художественно?» Но ведь в каждом расследованном уголовном деле за кадром оставались какие-то острые моменты, забавные, а порой страшные эпизоды, одиозные личности — описать их в протоколе было невозможно, а поделиться хотелось. Когда в моём профессиональном багаже накопилось достаточно интересных историй, как теперь сказали бы — в жанре «тру-крайм», я обнаружила, что вокруг меня все пишут книги: эксперты, оперативники… Андрей Кивинов уже прославился своим «Кошмаром на улице Стачек». Коллеги уговорили и меня. Моя первая книга называлась «Записки сумасшедшего следователя» и начиналась как набор следственных баек, но постепенно перетекала в серьёзный рассказ о расследовании первого дела в моей практике, когда я столкнулась с организованной преступностью. Это дело до сих пор отзывается болью в моей душе, но именно тогда я убедилась, что психологи не врут: написав на бумаге о том, что тебя мучает, легче с этим справиться.
Проблема была в том, что издательства не хотели публицистики, они требовали художественной литературы, не документальных, а вымышленных детективов. А я человек дисциплинированный. Раз требуют, надо писать, тем более что фактической основы было более чем достаточно. Я вспомнила Александра Дюма, который говорил, что история для него только гвоздь, на который он вешает свою картину, и приступила.
Конечно, первые романы, как и первые сценарии, были смешными с точки зрения художественных достоинств — учиться писать пришлось самой, так же, как и когда-то обвинительные заключения. Но это оказалось так увлекательно, что я не жалела времени.
— Вы начали писать, ещё работая в прокуратуре? Как Вы справлялись?
— Как-то я ухитрялась расследовать уголовные дела, воспитывать сына, стирать и готовить. Даже пироги пекла; по выходным под настроение могла разослать смс: «пирог с капустой приглашает 8 бутылок пива», а в свободное время, то есть по ночам, писала книжки и сценарии. Да ещё, как тогда говорили, «без отрыва от производства», написала и защитила кандидатскую диссертацию и преподавала в вузе. За день до защиты диссертации, встретив в столовой своих двух руководителей — начальника следственной части и заместителя прокурора города по следствию, я робко попросила отгул на завтра; они надо мной прикололись и с серьёзным видом сказали: только полдня и с последующей отработкой. Оказалось, что всё в моих силах: 17 детективных романов, 100 серий «Тайн следствия» (в 2017 году Елене Топильской и другим создателям сериала «Тайны следствия» руководитель Следственного комитета России Александр Бастрыкин вручил медали «За содействие» за создание положительного образа следователя. — Прим. ред.), ещё несколько фильмов и сериалов, 150 научных трудов.
Уже не тайна
— Вы написали сценарий первых восьми сезонов сериала «Тайны следствия», 100 серий. Сериал основан на реальных событиях?
— Когда вышли первые серии «Тайн следствия», некоторые работники правоохранительных органов упрекали сериал в том, что мы там построили прямо-таки берендеево царство, в котором все хорошие, все дружат, следователи все сплошь гениальные и человечные, эксперты — волшебники, начальники святые, прокуроры — отцы родные. Но, во-первых, это не так, не все персонажи идеальные: есть и трусы, и карьеристы, и абьюзеры. А во-вторых, я искренне писала о том, что пережила сама; может, только мне так повезло, но там, где я работала, были действительно отличные коллективы, с экспертами у нас всегда были взаимопонимание и симпатия, с операми мы дружили. Как-то раз в Новый год мы все — следователи, оперативники, эксперты — собрались праздновать у меня дома и шутили, что если вдруг в районе происшествие, надо посылать за дежурной группой сюда, так все вместе и поедем. И мне кажется, что съёмочной группе удалось создать в сериале эту особенную атмосферу.
Tat twam asi! — Это тоже ты!
— Как сохранять спокойствие, сидя напротив маньяка?
— Величайший российский юрист Анатолий Кони любил напоминать мудрость брахманов о том, что те, кого мы осуждаем, такие же люди, как остальные. Он учил, что спокойное отношение к обвиняемому, внимание к его объяснениям, полное отсутствие иронии или насмешки, а иногда и слово одобрения входят в нравственную обязанность судьи, который должен уметь без фарисейской гордыни представить себя в положении судимого человека и сказать себе: «Tat twam asi!» (Это тоже ты!)
Дело в том, что преступники не падают к нам на землю из космоса, они — часть общества, никто из нас не застрахован от того, чтобы совершить преступление, как бы парадоксально это ни звучало. Понятно, что далеко не каждый из нас может стать убийцей, насильником, бандитом. А вот от ДТП со смертельным исходом никто не застрахован. Думал ли артист Ефремов, что проведёт годы в местах лишения свободы за такое? Побои или уклонение от уплаты налогов юридически легко превратят вчерашнего примерного гражданина в преступника, а вот стал ли он при этом другим внутренне? Не говоря уже о том, что к нарушению закона иногда толкают гораздо более страшные обстоятельства, чем то, что сотворил сам злодей.
— Есть доля правды в том, что маньяки, насильники, убийцы были сами когда-то жертвами?
— Практически все маньяки — сами жертвы насилия, родительского или со стороны сверстников, и по-своему несчастные люди. Писали, что, когда Чикатило был ребёнком, у него на глазах съели его младшего брата. Конечно, это не оправдывает того, что сам Чикатило совершил, повзрослев, и простить такого человека невозможно, а вот понять, почему он таким стал — вполне. Да, следователю, и не только, общаться с такими бывает тяжело, и притворяться необязательно. Бывает, что эмоции одерживают верх над профессиональным долгом. На заре моей работы в прокуратуре у меня был подследственный — парень, только-только демобилизовавшийся из армии и на радостях пустившийся в загул. Будучи пьяным, он напал в лифте на девочку-школьницу, задержали его практически по горячим следам. Денег на адвоката у него не было, прислали адвоката по назначению — роскошную женщину, красавицу, модницу. Обвиняемого в камере явно уже подготовили старшие товарищи — мол, отпирайся, а там как вывезет, вот он и стал вдруг заявлять, будто не знал, что потерпевшая — школьница, то есть, нет у него квалифицирующего признака, отягчающего ответственность, — изнасилования несовершеннолетней. Я уже собралась сообщить, что это звучит глупо, потому что на девочке была школьная форма, как вдруг адвокатесса поднялась во весь свой модельный рост и заорала, что из-за таких, как он, ей приходится своих дочек-старшеклассниц по вечерам встречать, и по улицам из-за таких негодяев не пройти, и вообще пусть его защищает кто угодно, а она не собирается, швырнула в него адвокатский ордер и ушла.
— Одно из самых резонансных дел, которые вы вели: «Маньяк-проститутка. Игорь Иртышов»
— По делу маньяка Иртышова я столкнулась с тем, что адвокаты не хотели его защищать, и я оказалась в безвыходном положении: надо заканчивать дело, нужен адвокат, а те как узнают, что Иртышов сотворил, так отказываются в деле участвовать. Один из них даже сказал: пусть меня из коллегии выгоняют, а эту тварь защищать не буду. Их тоже можно понять, но я себе такого позволить не могла (Игорь Иртышов — убийца, серийный насильник и педофил. Он орудовал в северной столице с 1993 по 1994 год. Иртышов совершил 6 изнасилований, некоторые из которых окончились причинением тяжкого вреда здоровью и смертельным исходом. Его жертвами становились мальчики, одному из них он выдрал кишечник. Его осудили на пожизненное заключение. Он прожил довольно долго в колонии строго режима в Мордовии и умер только в 2021 году. — Прим. ред.).
Задача следователя — получение информации, которая нужна, чтобы раскрыть преступление, найти доказательства. Вставать в позу и гордо отвечать подследственному «тамбовский волк тебе товарищ» или хлопать дверью как минимум непрофессионально. Поэтому бесконечно уважаю оперативников, профайлеров, таких как Андрей Кубарев, поймавший Иртышова и других злодеев, Дмитрий Кирюхин, вычисливший многих серийных убийц и насильников, за то, что они часами выслушивали исповеди этих нелюдей, даже конфетами их кормили, утешали, лишь бы узнать, где трупы жертв и орудия преступления. Да пусть лучше шоколадом кормят, чем на дыбу поднимают.
Должна сказать, что самыми тяжёлыми следственными действиями в моей практике были вовсе не допросы маньяков или бандитов. Однажды я неделю готовилась к проведению допроса, чудовищно волновалась — сам допрос длился 8 часов — и ещё неделю я восстанавливалась психологически. Перегрузки, которые я испытала, связаны были не с тяжёлыми моральными обстоятельствами преступления, а со спецификой преступления и подозреваемого — не бандита и не маньяка, а целого профессора и доктора наук. Я расследовала дело о гибели роженицы в роддоме, во время операции кесарева сечения от рук пьяного анестезиолога, который, плохо собой владея, разбил ей трахею при неловких попытках интубации. Неделю я просидела бок о бок с судебными медиками, разбираясь в терминологии, осваивая технику оказания анестезиологического пособия, выстраивая тактику допроса, поскольку доктор вёл себя весьма высокомерно, всячески давая понять, что простому следователю он не по зубам. Личностью он был действительно незаурядной и психологически давил на меня так, что я после этого допроса пару дней даже есть не могла. Как бы хорошо я ни знала судебную медицину, всё же играли мы не на моём, а на его поле. Но его вину мы доказали: дело было направлено в суд и виновный осуждён.
— Вам было страшно хотя бы раз?
— Я не помню, чтобы мне было страшно за себя, когда я расследовала дела об организованной преступности. За свою семью, особенно за сына — да, боялась, но мне никогда впрямую не угрожали, только намёки были, от которых я отмахивалась. Допускаю, что это неправильно, но мне казалось неприличным чуть что требовать себе вооружённую охрану, как это делали некоторые мои коллеги. Наоборот, в то время такие расследования казались мне интересным приключением, как в кино: мафия, перестрелки, авторитеты, доблестные опера из Управления по борьбе с организованной преступностью. Авторитеты со мной кокетничали, допросы были увлекательными, расследования напоминали шахматные партии — кто кого переиграет. Скажем, по одному из дел никак не удавалось доказать вину лидера преступного сообщества в вымогательстве, которое закончилось убийством. И наконец, оперативники нашли свидетеля, который мог дать показания, но очень боялся и отказался опознавать подозреваемого лично, честно заявил, что в лицо тому свои показания не повторит, не хочет на тот свет.
Конечно, выход был в том, чтобы провести опознание по фотографиям или видео, но при наличии возможности предъявить субъекта лично это было бы нарушением процессуального закона (сейчас, может быть, некоторые следователи и не обратили бы на это внимания, но тогда мы очень старались соблюдать закон, в этом было наше преимущество перед теми, с кем мы боролись). В обстановке строгой секретности, чтобы не помешать сорвать опознание, подозреваемого привезли из следственного изолятора ко мне в кабинет. Но, увы, опера шепнули, что утечка всё же произошла. В присутствии своих трёх адвокатов, довольно улыбавшихся, подозреваемый снял с головы вязаную шапочку, и вместо пышной шевелюры я увидела обритую налысо голову. Расчёт стороны защиты был на то, что такое радикальное изменение внешности сведёт на нет результаты опознания, поскольку ранее свидетель в своих показаниях заявлял, что может опознать виновного в основном по прическе. А вот я чуть не расхохоталась, потому что увидела в этом спасение и быстро настрочила постановление о том, что обритый череп подозреваемого лишает нас возможности предъявить фигуранта на опознание лично, поэтому придётся воспользоваться изображениями, где тот запечатлен с причёской, которую носил в интересующий нас период времени. Свидетель в спокойной обстановке без всяких сомнений указал на нужную фотографию; защита была очень разочарована.
«Сёстры по маньяку»
— По-настоящему страшно мне было лишь однажды, когда я удостоилась персонального маньяка. Муж был в командировке, когда мне домой стал названивать незнакомец, уверяя, что мы с ним должны быть вместе и очиститься огнём, это «быстро и не больно». При этом он называл мне мой точный адрес. Он звонил мне беспрестанно, что-то такое проделал с моим домашним телефоном, что я никому не могла позвонить сама, а когда мне звонил он и я бросала трубку, тут же вновь раздавался его звонок. Таким образом, он был со мной на связи непрерывно целый день и в какой-то момент сообщил, что стоит у моих дверей и уже готов поджечь себя и меня.
Когда его задержали, у него нашли вырезки из газет и журналов с моими интервью и фотографиями, так называемую черную библию с сатанинскими комментариями, и ещё адрес Вики Шервуд, жены Андрея Кивинова. Оказалось, что он планировал и на неё поохотиться. Вика до сих пор шутит, что мы с ней сестры по маньяку.
— Как Вы думаете, сериал «Тайны следствия» повлиял на имидж следователей и прокуроров?
— Я ещё училась в школе, когда по телевизору стали показывать многосерийный фильм «Следствие ведут ЗнаТоКи», и не было для меня счастливее мгновений, когда я смотрела, как работают следователи. Мне очень хотелось быть похожей на следователя Знаменского, да и в целом в то время в художественных произведениях герои были образцами для подражания. Понимаю, что лакированная картинка сама по себе не привлечёт к полиции любви народной, если в жизни сотрудники правоохранительных органов ведут себя не лучшим образом. Но я не уверена, что захотела бы так отчаянно стать следователем, если бы смотрела не «Следствие ведут ЗнаТоКи», а «Глухарь», например.
Несколько лет назад я в качестве адвоката участвовала в сложном уголовном деле, которое расследовала целая бригада; составила обоснованное, с моей точки зрения, ходатайство, а следователь сразу заявил мне, что удовлетворять его не будет, хотя правовых оснований для отказа найти не сумел. И видимо, в качестве жеста отчаяния — надо же что-то отвечать на ходатайство — написал в постановлении об отказе, что ходатайство заявлено мною из неприязни к следствию вообще и к самому следователю в частности. Я получила отказ, посмеялась и сказала, что если оставить в стороне моё личное отношение к следователю, то всё же не очень справедливо упрекать в неприязни к следствию человека, который вот этими самыми ручками наваял сто серий «Тайн следствия». В кабинете сидела ещё молодая следовательница — член следственной бригады, которая на это тихо молвила: «А я, между прочим, решила следователем стать, посмотрев этот сериал». Что называется, история нас рассудила.
