В интервью aif.ru музыкант, экс-участник группы «Парк Горького» Александр Маршал рассказал о том, почему у него быстро прошёл восторг от Америки, о разговорах с бойцами на передовой, молчании западных коллег и Дне Победы, который является для него особым праздником.
Увидеть своими глазами
Владимир Полупанов, aif.ru: Александр, вот вы с американскими музыкантами «ручкались», выпивали. Знаете их привычки, взгляды. Почему, кроме группы Garbage, никто из мировых знаменитостей не выразил соболезнования жертвам бесчеловечного теракта в «Крокусе»? Все они живут своими мелкими интересами и ничего не знают? Допускаю, что простые работяги могут и не знать, но элита должна быть хорошо информирована, что на самом деле происходит.
Александр Маршал: Шон Пенн приезжает в Киев и дарит своего «Оскара» Зеленскому. О чём это говорит?
— И о чём?
— Значит, не информированы. Или у них там другая информация распространяется. И они не понимают, что на самом деле происходит. В Америке много людей, которые в принципе не знают, где эта Украина находится, им не до этого. А Шон Пенн, Анджелина Джоли, Джессика Честейн, Боно и еще ряд мировых звезд для чего в Киев ездили? Себя пиарить и поучаствовать в пиаре Зеленского? Думаю, всё, что они знают: в Киеве у власти актёр. «Ага, наш коллега. Надо поехать, поддержать». А почему на Украине сейчас эта власть и что вообще происходит, они не в курсе.
Вот поэтому-то я и езжу на передовую — чтобы видеть все своими глазами, а не из новостей всё знать, не из уст тех, кто в этом ничего не понимает и не знает, и на этом основании делать выводы. Я истинную картину вижу и помогаю, чем могу. Трачу много средств на то, чтобы отправить туда бронежилеты, дроны, тепловизоры и т. д.
— А спеть везде есть возможность?
— Я побывал почти во всех «горячих точках». И когда приезжал на передовую со своей гитарой, думал: «Нужны ли им мои песни?» А ребята накануне из боевой вернулись, с потерями. Спецназ. Но начинал петь — и видел, как у них оттаивают глаза, они приходят в себя. И у меня отпали все сомнения. Это нужно, необходимо делать. Недаром же в Великую Отечественную были фронтовые бригады, которые поднимали бойцам дух. Да, бывают моменты, когда петь негде и не до этого. Но я всегда стараюсь спеть. Поэтому гитара со мной. Слушают с удовольствием, аплодируют. Если нет возможности спеть, то хотя бы пообщаться, обняться, поговорить. В день трагедии в «Крокусе» я как раз был там. И ребятам по телефону, когда можно было его включить, показал кадры из «Крокуса». «СВО — это война, — сказали они. — Как можно было в тылу такой зал на 6 с лишним тысяч мест оставить без охраны?» Эти твари вошли туда, как к себе домой.
— Какой дух у наших ребят в зоне СВО?
— На высочайшем уровне. Часто говорят: «Если у тебя будет возможность, можешь передать наверх — не хотелось бы, чтобы Россия „заднюю включила“. Иначе непонятно, за что мы здесь воюем».
«Горжусь этими пацанами»
— Боевые действия — это огромный стресс для любого человека. Видел ли людей там, разочаровавшихся в жизни?
— Не могу влезть в душу каждому. Но у тех ребят, с кем виделся и общался, я этого не наблюдал. Наверняка, есть разочаровавшиеся, особенно после серьёзных боев. Принято говорить, что наша молодёжь никчёмная, я и сам иногда грешил этим — всё время в интернете, в гаджетах сидит… А сейчас, наблюдая за этими ребятами, как правило, молодыми, могу сказать, что у нас лучшая молодёжь в мире. Горжусь этими пацанами, многие из которых мне годятся в сыновья.
— Разговаривал ли ты с украинскими пленными?
— Да, было дело. Как оказалось, не все там фашисты. Да, мозги промыты практически у большинства жителей Украины. Есть упёртые националисты, вся эта бандеровская нечисть. Но есть и нормальные люди, которые попали на фронт, потому что их пинком туда загнали. Человек сдался в плен сам, потому что понимал всю бессмысленность сопротивления и что эта война будет проиграна Украиной. С Россией нельзя воевать, никому ещё не удавалось ее победить.
Говорил я и с нашими пленными, которые вернулись в Россию. Такие ужасы рассказывали. Нам говорили, что мы с украинцами братья. Никогда мы не были братьями с теми, кто это сейчас творит. Мы воюем с детьми и внуками бандеровцев, которых Хрущёв в 50-е выпустил. Сначала на Майдане и по киевским улицам ходили проплаченные студенты с мирными лозунгами «Хочу в Европу», а потом потихоньку подтянулись вооруженные бандеровцы, которые взяли власть в свои руки. И пошло-поехало. Люди в Донбассе увидели всё это и поняли, что со всей этой нечистью им не по пути. И стали защищаться. На Украине памятники полководцам, воевавшим против Гитлера, стали сносить, запрещать говорить по-русски, а потом из Киева поступила команда «фас», и эти нелюди пришли в Донбасс истреблять население — убивать детей, стариков, женщин, всех подряд.
Помню, у меня был концерт в Донецком парке. В каком году точно, не помню, но задолго до СВО. На концерте было много народу, а в городе — пустота. На меня тот Донецк по сравнению с советским периодом произвёл гнетущее впечатление — чистота идеальная, но совершенно пустые улицы, даже автомобилей мало. Не по себе стало. А когда вошёл в свой гостиничный номер, в котором еще в советское время останавливался, там были окна крест накрест заклеены, как во время Великой Отечественной войны. Аж мурашки по спине. «Вот до чего мы дожили, — подумал я, — кошмарище». Вечером я пел в парке, и после концерта подошёл к ребятам в камуфляже с автоматами. «Парни, по-моему, всё штатно прошло, без эксцессов?» — уточнил я. «Ты просто не слышал из-за грохота аппаратуры. Когда ты пел, по окраине долбили. Нам хорошо было слышно».
Киевский режим утверждает, что защищает демократию, но все свободы в стране задушил. Никто вякнуть не может. Я просто знаю людей в том же Харькове, которые ждут не дождутся, когда мы туда придём. Потому что больше терпеть не могут этот беспредел, устроенный режимом Зеленского.
В 2014 году я был в Донецке, и ополченцы мне рассказывали, что на той стороне возводятся серьёзные укрепления. После Майдана была отдана команда начать укреплять города, посёлки, строить подземные сооружения, которые даже авиабомба не всегда берёт. То есть они явно готовились к тому, чтобы начать первыми. И если бы мы их не опередили, всё было бы гораздо страшнее. Они бы, думаю, могли дойти до границ Ростовской области. Я вообще думаю, что нам нужно было вмешаться в Майдан, нельзя было упускать Украину. Ну, мы, наверное, не могли тогда, я не знаю. К сожалению, всё произошло так, как и должно было.
«От русского языка никуда не уходил»
— В «Парке Горького» вы пели англоязычные песни. Но все-таки в итоге пришли к тому, что в России нужно петь по-русски. Когда пришло это понимание?
— Я от русского языка никуда и не уходил. Когда еще мы жили в Лос-Анджелесе и записывали очередной англоязычный альбом, я писал по-русски стихи, песни, истории в стихотворной форме. Меня всегда это очень привлекало, я всю жизнь мечтал об этом. Но понимал, что в США это особенно никому не нужно, кроме наших эмигрантов. Об этом мало кто знает, я даже выпустил магнитоальбом на кассетах со своими русскоязычными песнями и развез их по русским магазинам не в расчёте на какую-то прибыль — просто хотелось, чтобы люди послушали эти песни.
Недавно наводил у себя в гараже порядок и обнаружил полную коробку этих кассет. Я про них и забыл. На обложке фотография, где я еще с длинными волосами, и песни, далекие от рок-музыки.
— Была на них реакция-то какая-то?
— Конечно. Люди слушали их в машинах. Но тогда это было хобби. Я пишу песни уже много лет. Только в 2020 году у меня вышло 2 альбома моих песен — «Невыдуманные истории» и «Высота», на обложке которого фото моего отца Виталия Павловича в кабине истребителя. Это песни о пилотах. Они были написаны под впечатлением от каких-то услышанных историй, либо я сам был их очевидцем. После каждой поездки в «горячие точки» рождаются песни.
— «Парк Горького» имел самый большой успех на Западе. Как тебе кажется, насколько это было объективно? Ваша популярность в США разве не стала возможной из-за всплеска интереса к Советскому Союзу, когда рухнул «железный занавес»?
— Да, нам повезло — мы оказались в нужном месте в нужное время. Ты правильно сказал, был большой интерес к СССР: Горбачёв, «Перестройка». Конечно, мы были в диковину. На наши концерты американцы приходили в майках с надписями на русском языке, иногда с ошибками. Мы привезли с собой мешочки с советскими значками, которые дарили американцам. Им же долгие годы вливали в голову, что СССР — это враг. В СМИ русский человек рисовался как грубый неотесанный мужик с дубиной.
— Или как медведь.
— Да. А тут перед ними были волосатые ребята, которые ещё и играли красивую тяжёлую музыку с необычными текстами. Если вдуматься в содержание песен большинства американских рок-групп, в них всё очень просто: либо любовь, либо напился, и не получилось что-то и т. д., в таком духе. А у нас в песне My Generation был использован рефрен из произведения Прокофьева «Вставайте, люди русские…» из кинофильма «Александр Невский». Американцы нас часто спрашивали: «О чем вы поёте?» Мы им переводили на английский. «А для чего вставать? Куда?» — интересовались они. «Я пока вам сказать этого не могу. Но, может быть, нам это пригодится», — отвечал я (смеется).
— Вы были очарованы Америкой?
— Когда прилетели в Нью-Йорк, мы поехали по дороге из аэропорта Кеннеди на лимузине, на мосту через Гудзон открылся прекрасный вид на Манхэттен. Я тогда сказал Белову: «Лёха, я отсюда никуда не уеду». «Подожди радоваться. Давай посмотрим сначала, куда нас привезут». Конечно, мы всё принимали сначала с восторгом, потому что в Америке всё было не так, как у нас в Советском Союзе. После того, как на MTV вышел наш первый клип на песню Bang!, который крутили каждые полчаса, мы проснулись знаменитыми. Шли по улице, на нас показывали пальцем: о, русские!
Перед возвращением в Россию в конце 90-х я снимал дом в Лос-Анджелесе с теннисным кортом и бассейном. Однако постепенно все восторги от США свелись на нет. Чем глубже мы погружались в американскую жизнь, тем яснее понимали, что это за страна, какие там у людей приоритеты. Побывав практически во всех штатах, мы увидели такие места, в которых, я даже не понимал, как можно жить. Лос-Анджелес, Чикаго, Нью-Йорк — это государства в государстве. А в штатах типа Огайо или Коннектикут жизнь совсем другая.
— В России тоже есть такие места.
— Конечно, есть. Это есть везде. Просто нам-то вливали в головы, что там везде благодать и чуть ли не золото сыпется с небес. На самом деле везде хорошо, где нас нет.
— Западная музыка сегодня для вас перестала быть ориентиром?
— Слушаю музыку, которая там популярна, и мне немножко грустно становится. Сделать что-либо кардинально новое сегодня, наверное, очень сложно, потому что нот всего семь.
— Мне кажется, США — это очень про деньги.
— Конечно, деньги во главе угла, в них всё упирается. Очень важно, сколько ты зарабатываешь, кем работаешь и что для этого делаешь. Хотя многим людям абсолютно всё равно, кем ты работаешь и сколько зарабатываешь. Всё очень похоже на то, что сейчас у нас происходит.
— И что происходит?
— Капитализм, которого мы очень хотели. А он вот такой… Это в СССР ты работал — получал 120 рублей, не работал — все равно тебе платили 120. И на пенсию можно было прожить. А сейчас надо вкалывать. Мы же знаем, что блогеры сегодня миллионы зарабатывают. Молодёжь, глядя на них, думает: «Какие заводы и фабрики?! Вот куда надо стремиться. Это же может закончиться рано или поздно, надо „ковать железо“, пока горячо».
— Наверняка в США вы и на закрытых вечеринках бывали. Рокеры беспредельничают?
— Беспредела нет, просто весело и недоступно для широкой аудитории, так как люди все известные. Как-то мы оказались на вечеринке в Лос-Анджелесе в клубе Spider («Паук»). Общались, выпивали в вип-зале с Томми Ли и Винсом Нилом из Motley Crue. Я надел любимую белую рубашку с коротким рукавом и узлом её завязал у пупа. Мы сидим с Винсом за барной стойкой, общаемся. Вдруг в комнату, у которой стоит охранник, влетает гёрлфренд (подруга) Винса Нила и с матерным криком «я тебя ищу по всему городу, а ты, сволочь, вот где?» схватила чашку с кофе со стола и попыталась плеснуть ему в лицо. Но Винс пригнулся, весь кофе оказался на моей любимой белой рубашке. Он схватил за шиворот подругу и выволок её из випа. Выходим из клуба в 5 утра. Уже рассвело. Тут же подлетел фоторепортёр и начал щелкать. Томми Ли схватил его за руки и начал раскручивать, а потом отпустил руки. Фотограф отлетел в одну сторону, объектив — в другую. Правда, потом Томми выплачивал компенсацию.
— Вам диктовали менеджеры, о чем говорить в интервью, а о чем нет?
— Никакого диктата не было. Когда мы туда только приехали, нам было по 30 лет и чуть за 30. И наш менеджер предупредил: «Если где-то в интервью услышу, что вы называете свой реальный возраст, мы будем серьёзно с вами ругаться. Вам всем по 23-24». «Почему?» — удивились мы. «Потому, что ваши пластинки покупают молоденькие девчонки. Вы для них уже старые, хотя выглядите, тьфу-тьфу-тьфу, хорошо», — ответил он.
Много вопросов задавали про СССР — они вообще ничего не знали о стране, из которой мы приехали. Умные вроде бы люди спрашивали: «У вас правда медведи по улицам ходят?» Я отвечал: «Ну, конечно! А еще и водку пьют, и на гармошке играют». Хотя недавно выступал под Красноярском в закрытом секретном городе, который обнесён колючей проволокой. И местные мне говорят: «Жалко, ты вчера не приехал, к нам медведь заходил». Порвал проволоку и по дворам шастал.
«Я привык отвечать за себя»
— Когда Запад, по твоим ощущениям, кинет Украину?
— Я не специалист, не знаю. Могу предположить, что, как только мы явно начнём наступать, тогда всем всё станет ясно.
— Наша либеральная культурная элита, перебравшаяся за границу, теперь поливает грязью Россию за СВО. Но при этом никто из них за последние 10 лет ничего не говорил по поводу сожжения людей в одесском Доме профсоюзов, о том, что происходило в Донбассе. Почему молчали?
— Откуда я знаю, надо у них спросить. За 10 лет никто из них не был в Донбассе. Они считали так: да ладно, они там сами разберутся. В начале СВО многие мои коллеги выставили на своих страницах в соцсетях чёрные квадраты «Нет войне». Конечно, нет войне. Война — это ужас. Ее не должно быть. Но повторюсь, если б мы не начали спецоперацию, было бы хуже в тысячу раз.
— Что двигало людьми, которые уехали? Страх, что Россия проиграет Западу и тогда они потеряют свою недвижимость?
— Это главное, как мне кажется. Я просто знаю таких артистов, у которых там недвижимость, счета.
— Это предательство, с твоей точки зрения?
— «Предательство» слово слишком громкое. Всегда во время конфликтов есть и будут такие люди. И в Великую Отечественную были. Просто те, о ком ты говоришь, на виду. Многие из них любимы публикой, и от многих мы все этого просто не ожидали.
— От Пугачёвой, например.
— Я хорошо знаю Аллу Борисовну. Мы были дружны и с Максимом Галкиным (иноагент). На кладбище, куда я езжу на могилку своих родителей, прах которых мне передали из Киева и я их тут перезахоронил, я проезжаю мимо могилы родителей Макса. И до начала СВО мог ему отправить фото и сообщение, что могила в порядке. Он: «Спасибо тебе». А когда это всё началось и он такое понёс, мы, естественно, перестали общаться.
Это в интервью Дудю (иноагент) я сказал: «Если вас тут что-то не устраивает — уезжайте». В советское время многие хотели уехать, потому что их не устраивала политика партии и правительства, но ехать было некуда из-за «железного занавеса». А сейчас границы открыты. Иначе ты просто вносишь сумятицу своей вонью.
Один такой мне сказал: «Меня тут ФСБ пасёт». Я ответил: «Старик, кому ты нужен? Если бы хотели, тебя бы давно нашли. Так что молись на эту власть за то, что ты можешь сидеть тут и гнать всё, что тебе заблагорассудится. В другие времена ты бы уже давно был либо в местах не столь отдалённых, либо в сумасшедшем доме».
— Гришковец дал хорошее определение патриота. Это человек, который, несмотря ни на что, остаётся в стране, с народом, и от того, что он здесь, другим людям становится лучше. А еще готов разделить со страной всё, включая позор.
— Он прав, наверное. Я просто привык отвечать за себя. Мне в этом году в июне 67 стукнет. Скажу, я это и ребятам на передовой говорю, и чувствую это внутри: если бы призывной возраст мне позволял, я был бы там, с ними. Может быть, не на самой передовой, но там. Считаю своим долгом поддерживать этих ребят. Может, это прозвучит высоко и пафосно, но я когда-то принимал воинскую присягу. Это не значит, что после того, как ты снял погоны, она не работает. Работает. Она должна работать до конца твоих дней, пока ты жив. Поэтому и добровольцев на фронте огромное количество, призыв не нужен.
— Что чаще всего говорят наши бойцы на передовой?
— Они меня как-то спросили: «Там, в тылу о нас вообще помнят?» Когда есть возможность, они включают смартфоны и смотрят, чем живёт страна. «А там, — говорят они, — веселуха, вечеринки…»
У меня недавно были гастроли в городах Сибири, и в одном из городов на площади собралось порядка 55 тысяч человек. И я им сказал со сцены: «Давайте покажем нашим ребятам, что мы с ними». И все 55 тысяч руки подняли вверх и закричали. Я это снял, отослал ребятам и написал: «Смотрите. Нас большинство — тех, кому небезразличны вы, страна, будущее наших детей».
— В День Победы тебя можно часто увидеть на сцене. Для тебя 9 мая — особый праздник, потому что твой дед прошёл всю войну?
— Да, мой дед Иван встретил Победу в 45-м в Вене, был дважды ранен. Его ордена лежат у меня дома — два ордена «Красной Звезды», медаль «За отвагу», «За победу над Германией», «За взятие Будапешта» и т. д. У меня много песен о войне, одна из них «Разговор с дедом», в которой изложен наш с ним диалог на пасеке (дед был пчеловодом заядлым, на пасеке и умер). Его трудно было вывести на разговор о войне, потому что им так досталось, что многие не хотят вспоминать. И свой пиджак с орденами дед надевал один раз в году, и то стеснялся. Ну, как еще я могу относиться к этому великому Празднику?
— Ольга Кормухина в интервью «АиФ» назвала это время прекрасным, потому что мы с кровью и болью продираемся сами к себе. Согласен?
— Видимо, Господь попустил это для того, чтобы мы все-таки одумались и Россия приобрела тот статус, которого достойна. Наша страна займет достойное место среди сильнейших государств, к которому все и потянутся со временем.
— Мне кажется, это движение уже началось.
— Правильно. Потому что здравомыслящих людей в мире много, большинство.
