Завершился 29-летний срок службы народного артиста России Александра Домогарова в театре им. Моссовета. На следующий день в Чите, в рамках ХI Забайкальского международного фестиваля, состоялась его творческая встреча-концерт. После чего народный артист дал aif.ru первое после увольнения большое интервью.
Татьяна Уланова, aif.ru: Александр, в минувшем сезоне вы играли Арбенина в премьерном спектакле Театра Российской Армии «Маскарад», поставленном к вашему юбилею. Признавались, что не все сразу получилось, переживали. Хотя опыт у вас большой — и сценический, и жизненный.
Александр Домогаров: Об этом мудрые артисты книги пишут. А я согласен с великими: по-настоящему, серьезно и вдумчиво нельзя играть Гамлета в 20 лет и, предположим, Арбенина — в 30. Хотя история театра знает достаточно подобных примеров. Николай Охлопков предложил в своем спектакле Гамлета молодому Михаилу Казакову, который только окончил Школу-студию МХАТ. Но для этого нужно быть такой мощнейшей фигурой, каким был Охлопков, и обладать особым режиссерским видением, чтобы обратить молодого артиста в свою веру и добиться, чтобы недавний выпускник стал Гамлетом.
Не скажу, что работа над «Маскарадом» шла тяжело, это было очень интересно. Мне нравится ощущать «муки творчества», которое в некий период жизни занимает все твои мысли. Видимо, с моментом взросления и приобретением опыта начинаешь понимать эту махину, которую на себя берешь. Великая драматургия. Бесподобный текст, который хочется сохранить до последней запятой, и который звучит очень современно. Пытаешься расставить вместе с режиссером акценты, которые хочется поднять именно сегодня. Тут же думаешь: а услышит ли зритель. И как сделать, чтобы услышал… По 3-4 часа мы вели с режиссером спектакля Ниной Чусовой (а мы уже проходили опыт творческих совместных «мучений» — за нами «Ричард» в «Моссовете») ночные разговоры: «Скажи мне…» — «А ты что не спишь?» — «Послушай…» — «Время полтретьего». — «Подожди, а кто Арбенину может сказать: «Ты убил свою жену!»» — «Что ты от меня хочешь?» — «Нет, объясни: с точки зрения его жизни, отношения к людям… «Я сердцем слишком стар — ты слишком молода, но чувствовать могли б мы ровно»… Есть хоть один человек в мире, которого он не убьет сразу?» — «Ну… мысль». — «Может, только сам человек способен сказать себе, глядя в зеркало: «Я убийца»?» — «Саша, это невозможно!» — «Возможно. Давай думать, как!»
Это не сложность работы. Это прелесть! Кайф!
«Воланд возраста не имеет!»
— Буквально на днях начата работа над новой ролью — вы репетируете Воланда, которому, по версии Булгакова, «около 40 лет».
— Ну не знаю, где ему там 40! Этот персонаж возраста не имеет, ему столько же, сколько всему человечеству. Тысячи лет!
Пока одному Богу известно, что получится на выходе. Вообще, если говорить о классическом прочтении «МиМ», я, наверное, попросил бы себе Коровьева, как это ни странно… Но Александр Александрович (Лазарев, главный режиссер Театра Российской Армии. — прим. ред.) задумал историю Понтия Пилата. За него, к слову, сейчас не взялся бы. Для меня вся библейская история в романе очень серьезна, к ней нужно быть готовым и морально, и духовно. Роль Мессира в предлагаемом варианте будет не такой большой, но достаточно образующей и ёмкой. А я ведь еще студентом наслаждался языком Булгакова.
— Смогли тогда понять всю соль «МиМ»?
— Нет, конечно. Помню, в далекой юности, с Ирой (мама Александра Домогарова-мл. — прим. ред.), царствие небесное, совсем молодыми, поехали в отпуск. Денег не было от слова совсем, и нам по дикому знакомству достали двухнедельную путевку на турбазу какого-то автобусного парка. Деревянные домики на сваях с тремя ступеньками, железные койки, матрас, свернутый с подушкой, удобства на улице… Но красота вокруг неописуемая! Озеро с рыбной ловлей, нетронутые места. Проводишь рукой по траве — и у тебя полная горсть черники. С нами была наша подруга Карина, через папу которой нам и устроили эту, по тем временам пятизвездочную путевку. Так вот, у меня с собой было две книги: «Князь Серебряный» и «Мастер и Маргарита». И в «тихий час», с 14:00 до 16:00, когда вся турбаза вымирала, я вслух читал девчонкам то «Мастера», то Толстого. Толстого — чтобы погрузиться в мрачные времена опричнины. А чтобы поупражняться в образах, на разные голоса — «Мастера». Тогда это казалось только смешно. Читаешь текст и в силу своего, тогда не очень богатого воображения, начинаешь представлять себе «нехорошую квартиру», и все, что таким потрясающим языком написано. Совершенно не понимая философии библейского сюжета. Но как же это было прекрасно!
Примерить на себя плащ Мессира — это, конечно, сильно. А если серьезно, работа над спектаклем предстоит колоссальная. Нужно, чтобы его очень правильно услышали зрители. В романе нет ни одного слова, написанного просто так.
— Станете брать благословение у духовника?
— У меня нет духовника. Рядом с местом, где живу, стоит великолепный Троицкий храм, с настоятелем которого я знаком. Во все сложные периоды я приходил туда, советовался, просил духовной помощи. Батюшка потрясающий! Очень помог нашей семье в этом для нас сложном году — взял на себя и сделал всё, что полагается. И даже больше.
На «Ричарда» спрашивал благословения. И уже играя «Джекила», — тоже, поскольку ситуация была оригинальная. Очень «любящая» меня завтруппой «Моссовета» неизменно ставила этот спектакль на все православные праздники — так она видела свою миссию в театре в эти дни. А в спектакле, что ни слово, то дьявол, дьявол, дьявол… Словом, пошел в храм просить прощения.
Что касается «Ричарда», в связи с пандемией спектакль очень тяжело выпускался. Мы должны были и практически готовы были выпустить его в срок, сыграть 30 марта 2020-го. Шла ежедневная гонка на выпуск. И вдруг 15 марта нас закрывают на карантин и распускают. Вернулись только в октябре. Я пошел в храм просить Божьей помощи… Премьера прошла прекрасно, зритель принял, спектакль получился. Нет худа без добра. Даже полгода на карантине помогли, спектакль уложился, внутренне во мне распределился, как говорится, «правильно лег на подкорку».
Вот на «Маскарад» благословение не просил. И я не то чтобы беру благословение. Просто рассказываю батюшке, как я это вижу и что хочу донести зрителю… О Воланде тоже нужно будет поделиться. Но это позже, когда пойму, что и как… Батюшка, наверное, посмотрит на меня, как всегда, с укором, скажет очень правильные и мудрые слова. А сам подумает: что с вас взять, лицедеев?
— В 60 лет легче играть роли, требующие жизненного опыта. А какие еще плюсы у серебряного, как теперь говорят, возраста?
— В любом возрасте свои плюсы и минусы. В молодости не хватает ума, опыта, и много, много чего еще, что приходит с годами, но есть сила, резвость, легкость и ощущение: «всё могу». В 60, вроде, пришел и опыт, и кажется, даже интересные мысли стали посещать твою голову… Но исчезла легкость, резвость и многое из того, что было в 30. Но я совсем не чувствую себя на 60+. Наоборот, так интересно! Зеркало только подводит. Домашние подбадривают: «Все хорошо, ты замечательно выглядишь!» Но я ведь не слепой. Просто надо пореже смотреть на себя в зеркало. С утра.
С сыном на площадке на «вы»
— Зато к гонорарам еще пенсия капает. Вот он и плюс!
— Пенсия у артиста, — это здорово, но я не знаю ни одного из актерского цеха, кто по достижении пенсионного возраста добровольно ушел бы и осел дома. И дело совсем не в гонорарах, а в смысле существования. Нам этого нельзя — мир остановится! Хотя нет, вру… Знаю одного очень известного и популярного артиста, который в недавнем видеоинтервью сказал: «Я профессиональный пенсионер! Предложите сейчас Гамлета — ни за какие деньги не соглашусь!»
Я уже как-то озвучил свою пенсию, за что получил от своей команды выговор, поэтому сумму говорить не буду, она ненамного больше, чем у всех. Во времена нашей буйной молодости была такая шутка, когда мы с коллегами встречались после большого перерыва: «Домогаров, ты какой?» — «Никакой». — «И мы никакие, значит, нас пятеро». Со временем все стали народные-разнародные и при встрече стали говорить: «Домогаров, ты какой?» — «Народный». — «И я народный. Ну и как?» — «Да никак». — «Почему никак, а место на московском кладбище?!»
— Вы не советуете детям идти в артисты, потому что на сцене каждый день — экзамен. Не жалеете, что не отговорили сына?
— То, что Александр Александрович поступает в театральное, от меня скрывали всеми возможными и невозможными способами. А о том, что он поступил, я узнал постфактум на гастролях. Иду, а навстречу — Павел Осипович (Хомский, худрук «Моссовета» в 2000-2016 гг. — прим. ред.) под руку с женой. «Здравствуй, Сашенька! — говорит она. — Поздравляю тебя!» — «С чем?» — «Сыночка твой поступил в училище имени Щепкина». Я — за телефон: «Почему не сказали?» — «Не хотели тебя расстраивать». Когда Саша учился и заканчивал, нам было запрещено ходить на дипломные спектакли и показы. Мне нужно было подчиняться, и я не ходил — все равно бы узнали и доложили. А Ира ходила втихую. Но ультиматум звучал так: «Придете — не выйду на сцену». Очень рад сейчас, что Саня эту школу прошел! По себе знаю: это самые светлые, веселые и беззаботные годы жизни. Сын приобрел то, что ему очень помогает в профессии, которую он выбрал. Ничего не бывает просто так. Сейчас Саша режиссер, прошедший школу в одном из лучших актерских вузов страны. Это колоссальный плюс! Он знает, как говорить с артистами на одном языке. Прекрасно понимает их актерские амбиции и, учитывая все факторы, может поставить задачу. Так что, не отговорил я — и слава Богу.
— Он ведь запустился с очередным «полным метром» — «Отель “У погибшего альпиниста”» по Стругацким.
— Года два назад им пришла в голову эта очень сложная, но очень, на мой взгляд, интересная идея. Говорю: «им», потому что у Саши тоже своя небольшая команда, которая генерирует идеи. За это время были и другие проекты, они снимали, но эта задумка их не отпускала. Отходили от затеи, снова возвращались, а все это время каша варилась, варилась. И вот наконец сварилась. Мне очень нравится, что всё, над чем они начинают работать, — истории, которые проверяются временем. Если идея не отпускает, значит, ее надо осуществить. На данном этапе (а у него так всегда!) Саша всем недоволен: сценарий надо переделать, референсы с оператором подобрать, кадры зарисовать. Артистов предлагают одних, он хочет других. «И тебя позовем!» — говорит мне. — «Спасибо, сыночка!» Роль небольшая, но важная. Так что, может, и мне что-то предложат. А может, и нет. Конкуренция!
— Кино-то у папы сейчас немного.
— Такое время у папы пришло. Знаете… Посмотрев два фильма, в которых мне не удалось участвовать, честно сказал: «Есть Бог! Спасибо, что ты отвел меня от этого!» Не надо! Уже нельзя! Денег всех не заработаешь, а вот в абы в чем участвовать уже не нужно! Сейчас понимаю Фаину Георгиевну: «Деньги-то я проем, а стыд останется». На сцене можно что-то поправить. На экране — нет. Станут пальцем показывать. И помрешь, а все равно будут говорить: «Какой кошмар!» Словом, лучше никак…
— Сан Саныч вас уже снимал. Каково вам с ним на площадке?
— Никогда не позволяю себе неуважительного отношения. Ни к кому. Где бы ни работал. Поэтому я нему на «вы», а он ко мне — «папа». Здесь-то нам что скрывать, и так все знают. А в Японии, когда мы снимали «Пальму» и впервые с сыном встали по разные стороны камеры, слова «папа» не понимали.
Что такое «театр-шок»?
— Александр, 29 лет вы служили в театре им. Моссовета. И за последние три года не однажды писали заявления об уходе. Кое-кто из зрителей наверняка думал: капризничает народный артист, цену себе набивает. Не все же, особенно за пределами Москвы, понимают: что такого страшного произошло в театре с приходом Марчелли.
— Вы считаете, что вычеркнуть из жизни 29 лет труда, успешных и кассовых спектаклей, пота, крови, преданности театру-дому, из которого пришлось уйти из-за двух новых руководителей-варягов и того, что они смогли сотворить за три года с некогда успешным театром, — это значит: «капризничать»?
Ответить на ваш вопрос — значит, затеять долгий и серьёзный разговор. У нас с вами нет столько времени. А у меня — еще и желания здесь и сейчас обсуждать этого человека. Наверное, скоро все равно придется говорить. Взвешенно и серьёзно. Заставить себя рассуждать без эмоций.
Пока сложно. Нужно постараться, если еще возможно, не допустить окончательного разрушения того, что осталось от прежнего Моссовета.
Мое мнение: Евгений Жозефович — не та фигура в театральном мире, а тем более в Москве, которая должна была возглавить такой театр, как Моссовета. Он лишь орудие тех, кто стоял, стоит, до сих пор лоббирует это назначение и преследует определенные цели, так или иначе связанные с театром. Это все знают, ни для кого не секрет фамилии тех людей. Не хочу пылить, буду сейчас пытаться искать слова, чтобы как-то обозначить ситуацию помягче. Хотя внутри, конечно, до сих пор все кипит.
Придя в театр, человек почти сразу обозначил свою позицию. И все стало понятно. Когда тебе дается театр такого уровня и масштаба, можно хотя бы попытаться полюбить то место, куда ты пришел. Подробнее поинтересоваться его историей и по крайней мере попытаться не разрушить то, что до тебя создавалось десятилетиями талантливейшими и не совсем глупыми людьми. Только на моей памяти они прививали нам, молодым, культуру взаимоотношений, культуру поведения, любовь к театру-дому, отношение к профессии. Растили своего зрителя.
У каждого театра есть свой зритель, но мне кажется, у Моссовета, когда я только пришел, он был особенный. Он воспитывался поколениями, кто-то приводил сюда своих детей, потом эти дети — своих детей. И география была интересная — благодаря специфике расположения театра внутри Садового кольца. Публика была очень.., как бы точнее выразиться, интеллигентная. Зрители ведь привыкают к сцене, к залу, к постановкам, к актерам, к определенной культуре театра. Вдруг приходит человек и говорит: «Это не мой театр, я здесь ничего не видел лет 20, я его не принимаю, не понимаю большой сцены, она слишком большая, это сцена для шоу, я проповедую другой театр — камерный, ситуативный, театр-ожог, театр-шок, я в городе Советске поставил все, что хотел, я поставил всю мировую драматургию. В Моссовете же на большой сцене идут правильные классические спектакли. Но это не мое!» Прекрасное начало для режиссера, вступившего в должность худрука Академического театра.
— Вы ретроград?
— Не ретроград и не консерватор. И тоже — за хорошие, интересные театральные эксперименты. Но — эксперименты(!), а не глобальное изменение политики Академического театра. Прежде всего потому, что он носит это звание.
В одном из первых интервью Евгений Жозефович «занимательно» ответил на вопрос журналиста: «Что делать артистам, если они не будут востребованы?» Ответ потом долго муссировали в театре, кто-то — с горькой усмешкой, кто-то — совсем не улыбаясь. Худрук предложил найти театр, где эти артисты стали бы первыми — как сейчас помню, в городе Камышин и поселке Мотыгино. После этого вопросов к новоиспеченному худруку у меня не осталось. Не потому, что я побежал смотреть расписание поездов, а потому что интервью показало мне уровень человека, пришедшего на место, которое столько лет занимал культурнейший и образованнейший Павел Осипович Хомский.
Очень тогда хотелось сказать: «А ты-то что делаешь здесь, на столетних кирпичах? Ты сюда зачем пришел? Поезжай в Камышин и делай свой театр-ожог! Пожалуйста!»
Любой эксперимент должен нести мысль, новаторство. Не перенос своих старых спектаклей на сцену другого театра, а поиск новых форм, не знакомой тебе драматургии, которая тобой еще не разработана.
Я смотрел его спектакли в Моссовете. Театр-шок? Да, шок был! От того, что я увидел на сцене. Очень пожалел артистов, которые играли. Особенный «шок» вызвал хор в «Жестоких играх» с участием заслуженных и народных артистов. Наверное, кому-то, кто сейчас защищает худрука, было интересно, и они с удовольствием это делали, не спорю. Некоторые из них даже давали интервью: мол, они гордятся тем, что их режиссер попросил, значит так было нужно, и они с огромным удовольствием выполняют его творческую задачу. Мне было за них стыдно.
Я за другой театр — глубоко психологический, воздействующий на зрителя, заставляющий думать, сопереживать, осмысливать, оставаться неравнодушным после спектакля. Вот тогда это для меня шок. В хорошем смысле слова. Все! Не злите меня больше вопросами об этом человеке!
— Не буду.
— Завершая тему, хочу сказать о том, что очень болит. Когда он пришел, в театре еще была труппа. (Меньше, чем через год, уволился Виктор Сухоруков. — прим. ред.). Я имею ввиду не бегающих, как сейчас, по углам и шепчущихся артистов, разбитых на группки по интересам, а Труппа. Плохая или хорошая, неважно. Была семья, которая жила общими интересами, театром. По крайней мере, мне так казалось. Еще год, пока оставался прежний директор, ему удавалось держать худрука в определенных рамках. С появлением нового директора все понеслось под откос, как будто сорвало тормоза.
Мы вот говорим, что в течение многих десятилетий украинцам промывали мозги. И удивляемся, как это получилось, вроде все разумные люди. А здесь артистам умудрились промыть мозги за три года. Не знаю, чем и как. Марчелли не Бог весть какой политик. То, что он тактик и стратег никакой — уж точно. Потому что, если занимаешься стратегией, не будешь разваливать то место, которое тебе может принести гораздо больше, чем ты в него вложил. И если пришел в театр служить, а не заниматься собой, то служи! Недаром в театре не любят слово «работать», в театре — Служат! А слово «служить» не имеет ничего общего с разрушением.
И последнее. Удивительная безнаказанность, просто удивительная! На все, что происходит, вышестоящее руководство закрывает глаза. Как будто всего этого просто нет! Сильное лобби! Очень сильное!
Настоящие мужики — «за лентой»
— Вы не похожи на человека, которому надо сочувствовать в связи с увольнением. Я бы назвала ваш новый период: «В 60 лет жизнь только начинается». Планов громадье, среди них — спектакль о Вертинском.
— Планов действительно много. Что касается «Вертинского», то это ближайший серьезный проект, который мы вынесем на суд зрителя в октябре — в Международном Доме Музыки. Уже записали на студии 12 песен. Могу констатировать: музыканты, я и наш музыкальный продюсер (он же автор идеи) остались довольны. Честно, такого звучания я давно не слышал. Писали несколько больших смен в студии. Всё одновременно: вокал, живые инструменты. Работа очень кропотливая, напряженная, поскольку малейшая неточность у любого исполнителя — и новый дубль. История заявлена как музыкально-драматический спектакль. Но какова будет драматургическая составляющая, пока не скажу. Отталкиваться будем от этих 12 песен.
Сейчас, когда наша страна проживает не самый легкий период, идет военная операция, нам было интересно поднять тему Вертинского с точки зрения эмиграции, его ощущения истинно русского артиста, стоявшего как будто над ситуацией и несшего с особой гордостью это звание. Во всех странах мира он пел только на русском языке. Пел о жизни, о женщинах, о театре, о Родине. И снова обо всем и о Родине, о Родине… Возвращение. Невозможность работать в Москве и Ленинграде. Потом получение этого права. Смерть. И ничего, кроме огромного музыкального и литературного наследия. Великого мирового имени.
Хотелось бы создать с режиссером и продюсерами эксклюзивный, точечный проект. Не для залов-«тысячников». История видится достаточно камерной. Для тех, кто хочет слышать, хочет услышать, понять, о чем разговор. И зачем он именно сегодня всем нам нужен.
— На вашем творческом вечере в Чите люди аплодировали, когда вы сказали, что Вертинский уехал, но ни одного плохого слова о Родине не сказал. Осуждаете уехавших сейчас?
— Кто я такой, чтобы их осуждать, судить? Это их выбор, их жизнь. Не имею такого права. У меня резко отрицательное отношение к тем, кто из-за бугра начинает оскорблять и обижать мою Родину.
— Так они почти все оскорбляют.
— Предположим, не все. Злятся, говорят и громко кричат скорее те, кто здесь раньше был на виду, кого народ любил и уважал, а сейчас все изменилось, и им остается только это — наверное, чтобы как-то поддержать к себе интерес, и, видимо, отчасти от безнадежности. Когда уже пути отрезаны и все плохо.
Но есть, наверное, категория людей, которые со страху ли, от непонимания, не разобравшись в себе и в том, что происходит, уехали, а вернуться страшно. Вот про таких людей думаю. Очень согласен с выражением Сергея Бодрова-младшего, царствие небесное: в такой ситуации всегда нужно быть со своей страной, даже если она не права. Потом будем разбираться, кто прав, кто виноват. Может, через два– три поколения это выяснится.
— Сейчас в России проходит огромное количество фестивалей. Уместны ли они в такое время?
— А зачем же тогда во время Великой Отечественной работали театры? Зачем бригады артистов ездили к бойцам на фронт? Жизнь продолжается, парни там за это и дерутся. Говорил с людьми, с которыми хочу поехать туда. Они говорят: «Мы тебя свозим».
Ребятам там не нужны песни про «войну», они ее и так каждую секунду видят. Поэтому просят про любовь, про девчонок, про закаты и восходы… Хотят просто поговорить. Знаю это от тех, кто общается с бойцами, которых тоже, как могу, поддерживаю, записывая видео: «Парни, берегите себя! Вас ждут дома!.. У меня отец воевал, сейчас вы заняли его место».
Мне скоро 61 год, я с рюкзаком и полной выкладкой не пробегу и 20 метров. Но кто-то должен быть «за лентой», и настоящие мужики там.
Да, они на спецоперации, а мы, в тылу, проводим фестивали. И именно здесь будем петь «Темную ночь», другие песни о войне. И будем с уважением говорить о тех, кто сейчас на передовой. Мы благодарны им. Знаем, помним. И ждем с победой домой. А это гораздо важнее, чем ничего не проводить. Такая жизнь.
