Заслуженный артист РФ Владимир Долинский прекрасно знаком зрителям по фильмам режиссера Марка Захарова «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен», а также многочисленным популярным сериалам: «Вольф Мессинг», «Жизнь и приключения Мишки Япончика» и другим. 20 апреля любимый народом актер отмечает 80-летие. Владимир Абрамович рассказал aif.ru о друзьях, ролях и тех каверзах, что подстраивала ему судьба.
«Дачу продали Гердтам»
Ольга Шаблинская, aif.ru: — Владимир Абрамович, вы были дружны с народным артистом РСФСР Андреем Мироновым, вместе работали в Театре сатиры. В нашем прошлом интервью вы сказали, что Андрей Миронов был человек очень тонкий. Другой его друг, Василий Ливанов, вспоминал, что Миронов был маменькин сынок. Замечали ли вы что-то подобное?
Владимир Долинский: — Да, маму он боялся. Но — в хорошем смысле этого слова. Миронов боготворил ее. Мария Владимировна действительно имела на Андрея Миронова очень большое влияние. Слово мамы было для него закон. Он мог канючить, попросить что-то, но окончательное решение оставалось за Марией Владимировной.
— Звучит так, будто вы лично знали Марию Владимировну.
— Не просто знал, мы выросли вместе с Андрюшей на даче — жили вместе в Красной Пахре. Мой папа строил этот писательский поселок, он был главным инженером Литфонда, помогал Мироновой и Менакеру в строительстве их дома.
Мария Владимировна Миронова и Александр Семенович Менакер приходили к нам, пили у нас чай, а иногда — и водку. А мы ходили к ним в гости.
У нас была одна дача напополам с писателем Константином Михайловичем Симоновым. Мой папа ее строил на две семьи. После смерти отца мама не могла продать просто «кому-нибудь» нашу часть дома. Вы представляете, что это такое — подселить чужого человека к семье Симонова? Потом жена Константина Михайловича сказала: «Эту дачу с удовольствием купил бы Зиновий Гердт». И мы продали нашу часть дома Гердту. Их семья всю жизнь там живет, начиная с 1966-го года.
— Я вас слушаю… Имена — сплошные легенды. Мария Миронова, Константин Симонов, Зиновий Гердт… Отец — главный инженер Литфонда. А кто была ваша мама?
— Моя мама была первой пионеркой Москвы, играла в сборной Советского Союза по хоккею на траве. Она была женой наркома связи СССР. Его в 1939-м году расстреляли. А мама… Давайте оставим этот разговор до следующего раза. О маминой жизни можно написать целую книгу.
«Михалков каждую реплику выстрадал»
— Давайте теперь про день современный. Вы играете присяжного в нашумевшем спектакле Никиты Михалкова «12». Знаю, что в этот спектакль вас Михалков взял по вашей инициативе.
— Я увидел на ТВ одну программу, где Никита Сергеевич рассказал о том, что будет праздновать юбилей в Большом театре и играть там пьесу «12» со своими и приглашенными актерами. После этого я ему позвонил: «Я бы с большим удовольствием принял участие в твоем спектакле».
Я хотел играть того героя, которого в фильме исполнял мой товарищ Валентин Иосифович Гафт. Поэтому предложил себя. Конечно, для меня это не был «вопрос жизни и смерти». Просто я понимал, что сыграю эту роль получше многих.
Никита Сергеевич сразу мне сказал: «Ты знаешь, я об этом не подумал. Ты хороший артист, тебе завтра позвонят». Мне действительно позвонили, и через день я уже был на репетиции. К премьере меня ввели в постановку. Играю до сих пор, недавно вернулись из гастрольной поездки. Уже сыграно больше 50 спектаклей.
— И как вам работается с режиссером Михалковым?
— Я очень люблю художника Михалкова. С Никитой Михалковым работать — огромное удовольствие. Я у Никиты Сергеевича снимался в картине «Утомленные солнцем». Как он считает, это был очень хороший эпизод, но, сожалению, в фильм он не вошел.
Мне очень хотелось сыграть в его постановке. Михалков сам писал сценарий «12», уже прожив один раз всю эту историю в юношестве, когда ставил этот спектакль в Щукинском училище по пьесе американского драматурга Роуза «12 разгневанных мужчин». Там, кстати, играл Николай Бурляев, который и сейчас тоже исполняет роль одного из присяжных.
В этом спектакле каждая реплика продумана, выстрадана Михалковым. У моего героя там есть фраза: «Перед этим папа по-скотски бросил маму». А я чуть ее изменил: «Он абсолютно по-скотски бросил мою маму». Никита Сергеевич мне сказал: «Ни в коем случае! Если ты говоришь „маму“ — это одно, это просто обозначает родство. А вот „мою маму“ — это совсем другое, это уже предательство матери с твоей стороны».
Мне стоило больших трудов убедить его одну реплику вставить. И только когда Никита Сергеевич понял, что я прав, он согласился. Он предоставляет актеру коридор для импровизаций. Вываливаться из этого коридора Михалков не позволяет, это да. Но тем не менее внутри можно менять что-то, персонализировать.
— В кино и в театре Михалков — разный режиссер?
— Нет, абсолютно. Он везде одинаково глубокий, серьезный. Михалков может быть очень жестким, но в основном он товарищ актера. Хотя я и старше Никиты на пару лет, а все равно считаю его старшим товарищем.
У меня такое мнение: как девушка своему первому любимому человеку должна полностью вверить себя, так и актер должен также верить режиссеру, любить его, бесконечно полагаться на него.
В основном я именно так отношусь к режиссерам, с которыми иду работать. С некоторых пор, конечно. В молодости не всегда так было. Не всегда мне встречались режиссеры, которым хочется настолько беспрекословно следовать.
— А Марк Захаров, у которого вы сыграли несколько замечательных ролей, — давал ли он актеру коридор для импровизаций, как это делает Михалков?
— Безусловно. Он тоже был старшим товарищем для актера. Конечно, в Чехова он не позволил бы добавить отсебятины, как и, образно говоря, импровизационно станцевать в спектакле по Достоевскому. Но, если ты привносил в роль что-то по существу, если он верил в тебя, то позволял импровизировать. Хороший режиссер всегда оставляет коридор для актерского самовыявления.
— И последний вопрос. С каким настроением встречаете юбилей? Что радует в современном дне актера Владимира Долинского, а что огорчает?
— В моей жизни огромная радость. Дочь подарила мне внука. Сейчас Даниилу 1 год и 8 месяцев. Он наполнил мою жизнь и жизнь моей жены новым прекрасным смыслом, надеждой. Это наше счастье. Извините, больше не могу разговаривать. Бегу к Даньке!
